Почти каждый день в медроту 66-й отдельной мотострелковой бригады поступали раненые и убитые. Особенно жутко было, когда с 'вертушек' сгружали ребят - грязных, простреленных, в окровавленных бинтах...

Бывалые врачи уже привыкли - поступивших бойцов быстро осматривали, распределяли по сложности ранения, кого-то моментально отправляли на операционный стол. В медроте столпотворение, кровь, хрипы, стоны, мат... ...

- Поступает нам по телефону сообщение: "Медрота - тревога! К вам летят "вертушки", везут "трехсотых". Десять человек". Все врачи сразу собираются. Не только хирурги, но и терапевты. Они тоже помогали. Достают списки потенциальных доноров в подразделениях. Операционные сестры готовят операционную. Лаборатория включает какие-то свои аппараты.

Вертолеты садятся на площадку метрах в 150 - 200 от медроты. Обычно это Ми-8. Садится пара или две, в зависимости от количества раненых. Их уже ждут наши санитарные машины. А мы стоим у приемного отделения и смотрим: кого ж там будут выгружать? И сразу понимаем, где выгружают убитого, где раненого. И какого раненого - тяжелого или легкого. Видно по тому, как санинструкторы их вытаскивают. Если потихонечку, значит, с тяжелыми ранениями боец. Если немножко пободрее - с более легкими. А если убитый, то, как правило, он завернут в плащ-палатку.

И потом "санитарки" возвращаются в медроту. Включенными фарами сигнализируют нам - везем раненых в живот, череп, грудь. Фары не включены - все легкие.

Выгружаем раненых в моем приемно-сортировочном отделении. Хирурги после осмотра сразу распределяют ребят - этого в большой операционный зал, который полегче - подождёт в палате, этого просто перевязать... И тут начиналась работа. Спокойно, без суеты. Разрезалась одежда, открывали, смотрели, где входное, где выходное отверстие; кровит, не кровит... Измерялось давление, считали пульс, оценивали состояние. Если видим, что шок, давление низкое, пульс слабенький, тут же капельницу ставим. Если требовалось дополнительно обезболить, обезболивали.

Жалко, нет ни одной фотографии, как выглядит мое отделение после сортировки. Картина - удручающая. Грязная одежда, лужи крови, бинты окровавленные, ремни, автоматы... Все вперемешку. В зависимости от сложности ранения операции длились от двух до десяти часов. У нас был случай, когда пуля вошла офицеру в бедро, а выходного отверстия нет. Открываем живот - полно крови и содержимого кишечника. То есть она вошла в бедро, прошла через таз, 'погуляла' в животе и умудрилась застрять в легком.

За час или за два с подобными ранениями не справиться. Бывало так, что операционная сестра приносила "утку", и хирург оправлялся буквально в её руках, потому что не мог отойти от стола.

У меня как-то тоже была одна шестичасовая торакоабдоминальная операция. Очень серьезное ранение оказалось у солдата. За эту операцию я удалил разбитую селезенку и размозженную часть тонкой кишки, потом здоровые участки сшил (сделал так называемый анастомоз), провел операцию Гартмана, ушил печень, зашил раненый желудок и диафрагму, поставил дренажи в плевральную полость и сделал ампутацию левого плеча. Отправляли мы солдата в Кабул живым. Что с ним дальше было, я не знаю. Конечно, если он выжил, то стал инвалидом...

Врач-анестезиолог и хирург из соседнего спецназа, возвратившиеся с войны со своими ранеными, не спавшие двое-трое суток, переодевались и становились к операционному столу. Их взбадривали, давали нюхать нашатырь. Они сами просили санитаров бить их по щекам, когда те увидят, что кто-то клюет носом. Вот так и работали.

Что меня еще поразило в 'Афгане', с чем я никогда раньше не сталкивался, так это переливание крови и как его в некоторых случаях делали там. Суть в том, что когда мы имеем дело с ранением живота или груди, во внутренние полости изливается собственная кровь раненого. Эту кровь мы собирали, фильтровали через несколько слоев марли и потом эту же кровь капали раненому обратно. Почему? Потому что при кровопотере прокапать собственную кровь гораздо эффективнее и полезнее, чем донорскую. Это так называемая реинфузия крови.

Но что меня поражало! Представьте, если ранены кишечник, сосуды, печень. Содержимое кишечника смешивается с кровью. У меня глаза на лоб полезли, когда брали всю эту массу, процеживали и возвращали раненому. Оказывается, это еще опыт Великой Отечественной войны. И ничего, нормально все было...

* * *

Ту июльскую боевую операцию 1984 года Александр Иванович с сожалеющим вздохом назвал злополучной не только потому, что "духи" обстреливали колонну почти с самого ее выхода за пределы бригады (было много потерь, из-за чего комбриг Посохов с яростной отчаянностью кричал по рации:

"Товарищ генерал! Делайте, что хотите! Отдавайте под трибунал, но я дальше не пойду! Я не могу больше смотреть на этих убитых пацанов!"), но еще и потому, что сам доктор Добриянец чуть не погиб.

Они возвращались через один из кишлаков, который проезжали сутки назад. Жители, по всей видимости, покинули дома в спешке, оставив скарб и животных. Колонна снова была остановлена и обстреляна. Александр Иванович перескочил в кунг (кузов универсальный негабаритный) автоперевязочной, с двумя санинструкторами улеглись на пол. Машина неожиданно подпрыгнула, словно на ухабе.

Оказалось, под днищем разорвалась граната, пробила и подожгла бензобак. Водитель не запаниковал, выскочил, забарабанил в дверь будки: "Товарищ старший лейтенант, машина горит!" Схватили автоматы, вывалились из кунга и укрылись у глинобитного забора. Горящая машина перегородила довольно узкую дорогу остальной колонне, которую продолжали обстреливать "духи". Водитель Александр Цебинога снова бросился к машине. Ползком, обдирая руки о камни, рискуя получить пулю и сгореть заживо, влез в кабину, снял со скорости, вывернул руль влево и метнулся обратно к забору. Машина скатилась с дороги, освободив путь колонне. Через минуту бензобак взорвался. Автоперевязочная вспыхнула огромным факелом. А стрельба продолжалась. Колонна, задраив люки, двигалась дальше.

Старший лейтенант Добриянец начал понимать, что его и санинструкторов просто не видят. В этот момент в душе наступило необъяснимое страшное спокойствие и чувство полной обреченности. Колонна уходила. А они оставались.

Санинструкторы, завидев подбирающихся по дворам "духов" и что-то крича, начали отстреливаться. Пыльный, уставший офицер сидел у глинобитного забора и отчетливо понимал, что стоит уйти последней машине, все будет кончено. И молодость, и надежды, и жизнь... Все оборвется и развеется в прах, похожий на горячий песок чужой и совсем не нужной ему земли. "Оставьте патроны для себя", - тихо попросил он санинструкторов, яростно паливших куда-то поверх забора. Плен был бы хуже смерти. И тут рядом с ними остановилась БМП. Приоткрылся люк и кто-то двумя пальцами дал понять, что готов забрать двух человек.

Следующая машина подобрала самого Добриянца и водителя. Кто-то поспешил доложить комбригу: "Доктор сгорел вместе с машиной".

Когда колонна вырвалась из кишлака, старший лейтенант Добриянец столкнулся с Посоховым, тот мрачно сидел на броне, уперев руки в колени. Комбриг, увидев доктора, округлил глаза: "Добриянец, живой? Люди целы? Оружие с вами?"

Получив утвердительный ответ, выдохнул и кивнул: "Ладно. Молодцы".

А потом поднялся и зарычал: "Какая с... сказала, что доктор сгорел?!..."

Материал предоставлен подполковником Александром Волком, главным редактором сайта "ХАЙФАИНФО точка РУ"