Весна. Некто пустил кровь берёзе, стынут опилки подле израненного ствола. Собственные слёзы мешают рассмотреть те, воистину кровавые, что текут по морщинистым щекам коры. Они простынут, засахарятся вскоре, и будет не отыскать уже тех ссадин, в отличие от прожигающих душу воспоминаний. Не опостылеют они, но будут терзать недосказанностью и недооценённостью, поспешностью, с которой соскользнули в Лету под едва слышную мелодию ожидания новых чудес.
Молчать из нежелания оскорбить неправдой... Как верно это характеризует скромность тех, кто не желал распространятся о тяготах войны, ибо не хотел замарать близких той нечистотой, коей богато иное несчастье, всегдашняя тёмная сторона жизни, поверх которой произрастают её живые цветы.
То, от чего долго уберегает мирная жизнь, на войне и подле неё - неизбежно. И это страшное, встречаясь на каждом шагу, сквозит в сыром её дыхании, слышится в вое, заглушающем биение сердца, - всё то, от чего бежит человек с рождения и до... до... до...
- Ты опять заикаешься?
- Н-нет, п-просто з-з-за-мёрз.
- Тебе нехорошо?
- Всё н-нормально.
Мальчишка не любил врать, но руки вновь предательски дрожали, и дабы скрыть это от сестры, он сунул их в карманы. Парнишке было уже шесть, и по меркам военного времени он уже не считался маленьким. Год назад, когда ему едва исполнилось пять лет, он был контужен, после чего стали сильно дрожать руки. Мальчишка стеснялся этого, а потому немного сторонился людей и охотно вызывался пасти козу, дабы побродить с нею в тихом месте - промежду надгробий местного кладбища. Козе было всё равно, где объедать траву, а парнишка занимался тем, что разбирал надписи на плитах, ощупывая затёртые буквы широкой ладошкой.
Возвращаясь домой, он читал, подложив под себя руки. Так ему было спокойнее. Но вот сестрёнка... Зачем она следит за ним, тараща свои зелёные глаза?
Они сидят у стола, каждый за своей книжкой.
- Не смотри на меня! - Время от времени просит мальчишка сестру.
- Вот ещё... Больно надо. - Отвечает та.
- А помнишь, как ты потерялся? - Подаёт вдруг голос девочка. Она старше брата на целых два года, отчего помнит про их жизнь немного больше, чем он.
- Когда это?! - Любопытство и запоздалый ужас пересиливают охоту к чтению. - Нигде я не терялся... - Бормочет он, и вопросительно глядит на сестру, в надежде, что тревоги его напрасны.
- Мама на минуточку только отвернулась, а тебя нет. - Шёпотом, с неподдельным тревогой в глазах сообщила девочка. - Мама так испугалась, белая вся сделалась...
- Да где же я потерялся-то?! - Едва не плача, перебил сестру парнишка.
- На станции, когда в эвакуацию ехали.
- Ну... а нашёлся? - Срывающимся голосом спросил малыш.
Сестрёнка глянула на него внимательно и пожала плечами:
- Наверное. Не знаю. Не помню. Я тогда по-маленькому отошла к стеночке. Только сходила, штанишки подтянула, а тут стенка-то, у которой я стояла, возьми, да и упади.
- Почему?
- Бомбить начали... Мама подхватила нас, кинула в выгребную яму, а сама сверху легла...
Сестра и брат переглянулись, и сдвинули стулья. Читать расхотелось. Вместо того, появилось не желание, но болезненная, плохо переносимая жажда быть рядом, близко-близко, слушать дыхание друг друга, и надеяться, что вовремя придёт с работы домой мать, а отец... - просто вернётся когда-нибудь, живым.
Весна... Дрозд переворачивает прошлогодние листья, заглядывая - что там под ними. А там нет ничего, кроме просохших следов многих слёз, что ветер принёс издали...
