Много теперь красивых людей вокруг. Раньше их тоже было немало, но, стоило выйти во двор, среди соседей находились и однорукие, и те, что попирали землю культёй ноги, пристёгнутую к протезу, похожему на ножку стола. Не знаю, каково им, бедным, приходилось поодиночке, за дверями комнат, но квартиры были коммунальные, соседки сердобольные, а уж во дворе в домино играли и вовсе безрукие, - кивнут, бывало, товарищу или сынишке, какую кость выкладывать... Всего и делов-то...

В воскресный, праздничный по всем статьям день, случалось, объединялись два гармониста, сядут, боками прижмутся тесно, как воробышки зимой, - у одного левая рука цела, у другого правая, - и такие коленца отыгрывали,- улица замирала. Бабы в передниках бросали стирку и варево "на после", выходили послушать. Стоит, такая, щекой на ладошку навалится, пригорюнится и плачет не таясь. Мужики утирались рукавом  и, в общем, тоже не особо стеснялись своих слёз.

С детства я не спутаю одноглазого, даже если он без чёрной повязки, закрывающий затянутый кожей провал глазницы, а со стекляшкой под свой цвет. Те подвоха ждут с той стороны, откуда не видно, косятся. Думают, незаметно, а мне видать, нагляделся.

Не испугаюсь я человека со смятым рубцами ожогов лицом. Есть нечто поважнее внешнего, внешности.

В блокноте, рядом с астрономическими значками небесных тел, у меня лежала переписанная азбука Морзе и азы языка жестов глухонемых. Морзе на всякий случай, а глухонемые столь громогласно размахивали руками, выходя из дверей вечерней школы или из проходной, так счастливо смеялись им одним ведомому смешному, что хотелось проникнуть в этот их, такой счастливый, на первый взгляд, мир, примкнуть к нему ненадолго. Помню, как радовался белобрысый парнишка, когда заметил интерес с моей стороны. И уж так расстарался, разговорился, помогая себе и лицом, и мычанием, что вскоре стало понятно, о чём были весёлые ручные беседы. Да всё про то же, "за жизнь". О ней только так и можно - с радостью в сердце.

Много теперь красивых людей, но все они не идут ни в какое сравнение с одним соседом по детству, что оставил нижнюю половину туловища на фронте, в Великую Отечественную, и катался после Победы на деревянной доске с колёсами, перестукивая по дрянной дороге деревянными колодками, как копытцами, от дома до рынка, где ваксой чистил прохожим туфли. Бывало, вскинет на тебя подведённые пылью глаза, - прожигало насквозь. Силы в нём было - немерено, а уж доброты...

Послевоенным было у нас детство, как ни крути. Не таким, конечно, что у наших родителей, которые пережили голод, бомбёжки, но вот, досталось, однако, и нам: и нужды, и следов, - той, военной поры.