Москва... Что это за город? Для кого он? Чей? О чём думает, когда едет в метро и следит за шуршанием серой змеи тоннеля за окном? Что снится ему в ту неспокойную минуту, когда дворники сквозь дремоту дожидаются, наконец, тихого сухого щелчка пальцев, что издаёт будильник прежде, чем прозвонить?

В авоське крыши ГУМа колышется небо. Облака не держатся в ней и бегут, как закипающее молоко. И хоть дуй на него, хотя сгоняй жар холодной ложкой или хватай, обжигаясь, с огня, - всё одно сбежит.

Из переулка Москва пахнет мокрым асфальтом, и через раз чихает тройным одеколоном. То обросший за лето мальчишка решил удивить товарищей и на вопрос мастера:

- Как вас постричь, молодой человек? Бокс? Полубокс? Полька?

Ответил гордо, даже с вызовом отчасти:

- Под Котовского!

За что и получил пять граммов одеколона из автомата с зеркалом на всё окошко.

В Богоявленском соборе ударили к заутрене. Встревоженные колокольным звоном чайки покинули уют пыльных чердаков близстоящих домов. Простуженные их крики, как проклятия сыпались с неба на землю, но это продолжалось недолго. Чайки пугливы, да не злопамятны, и скандалят больше для порядку, нежели от сердца.

Через открытое окно одного из домов видно, как, сидя за маленьким квадратным столом, завтракает небольшая семья, - двое детей и родители. Дочка льнёт к матери, обритый наголо сын, кажется, держится особняком, но с обожанием поглядывает на отца, а тот, ласково подмигивая жене, многозначительно декламирует:

- А пшёнка-то сегодня не на молочке-с!

Супруга, кивая красноречиво в сторону детей, горестно воздевает брови к пробору, разводит руками, и встряхивая перманентом, спрашивает нарочито бодро:

- А кому добавки?!

Женщина заметно бледна. Чтобы оставаться привлекательной для мужа и, втайне от него, она крадёт время у сна, дабы заплести много-много мелких косичек и получить к утру ту прелесть мелких кудрей, столь притягательную для мужчин в военной форме.

Не зажжён покуда Вечный огонь от факела, привезённого с Марсова поля, и не стоят ещё у стены Кремля в Александровском саду люди, переговариваясь тихо, как подле могилы родича, погребённого минуту назад...

Москва у каждого своя, но она одна, на всех одна.