- Как спалось?
- Ужасно. Твои дурные птицы начали трещать в четверть третьего!
- Прости, что они тебе помешали, но это лес. Они тут всегда, мы, по сути, у них в гостях, ну и вообще - в этом мире.
- Да как ты тут, вообще, живёшь? Это невыносимо! Поезда трясут дом, ухватив его за грудки так, что с потолка летит штукатурка. Оттуда же в чай планируют один за другим пауки. И ещё эти, твои... с крыльями.
- Птицы?
- Именно. От бессонницы памяти никакой не осталось.
- Жаль, что тебе тут нехорошо. Меня, напротив, только здесь отчасти настигает умиротворение. Постоянно кто-то подаёт свой голос, мешая прислушиваться к собственному.

Пережившие войну люди не могут спокойно слышать тишину. Они загромождают её посторонними шумами, топят в заботах о других, часто никому не нужных разговорах и делах со многими сопровождающими их звуками, чтобы заглушить в себе напряжённое ожидание очередного взрыва. Сколь ни прошло бы лет после, пока живы те, в чьё детство вплелись недетские страхи, а место куриной ножки с бумажным бантиком на тарелке было занято перекрученным мясом крысы, война не окончится никогда. Но и после, внуки, правнуки тех, отточенных до грифеля нерва, с болью в сердце не перестанут повторять следующим поколениям про то, что их предки, будучи "вот, такими же, как ты теперь", -  прятались под столом от бомбёжек, или срывали глотки в победном "Ура!"...

Отданные на откуп памяти десятилетия. Имеется ли в этом смысл? Не  увели ли нас воспоминания о прошлом с более удобного пути? Хотя, пусть мы часто не способны лукавить лишь по-привычке, а честный путь всегда неудобен, но нам претит нечистоплотный уют.

И коли кажется кому, что правильнее и проще постараться скорее позабыть обо всём, - он недобр и снова хитрит. Если бы в ратных подвигах не было б никакого толка, отыскался бы он в жизни самой?