У человека много страхов. Больше всего тех, коих не преодолеть ни за что. Хоть ты трижды герой. Страх каждый раз соприкасается с болью, что сочится сквозь прорехи надломленной ею души.

Невыносимо тяжело видеть недвижимым отца. Его сделавшееся слишком большим ухо, касающееся ровной подушки, знакомую морщину волнения, по причине непреходящего, истинного, неподдельного восторга жизнью, интереса к ней, которую не сумела разгладить даже смерть. Глядя на эту складку вдоль щеки, кружится голова, словно стоишь на краю обрыва, тщишься запомнить её до последней тени, на то недлинное человеческое "всегда", которого по всякую пору мало, и знаешь, что не забудешь. Никогда...

А бывает ещё... Внезапная встреча, неважно как и где, но вдруг, почти у лица возникает ободранный борт танка твоей страны. И ты ощущаешь его страдание, видишь в нём не железяку бездушную, но парнишку с содранной коленкой, что саднит, ломит, щиплет нещадно. Плакать-то перед другими нельзя? Так он и не плачет. Не от того, что стыдно, - кто осудить за что! - но дабы доказать, каков он, храбрец, показать пример.

Пусть всплакнёт-таки он после, вдалеке ото всех,- оно надо. Да коли и увидит кто, не сочувствием поделится, но гордостью. Потому как - наше оно всё, сквозь боль и страх, потому что иначе нельзя никак.

Переживания за других - это хорошо и правильно. На рассвете первого же дня, когда каждый станет думать только о себе, человечество просочится в песок Вечности, и его не сможет удержать на этом свете ничто, ибо только сострадание обладает нужной силой, именно в нём та любовь, что ко всем, ко всему.

Морщинка на щеке покойного отца... Она, как ободранный до железа борт того танка... Не забуду. Никогда.