Настоящие воины молчат о своих подвигах, а несостоявшиеся трубят о своём несбывшемся, звенят во все колокола и кричат во всю мощь лёгких.

Я помню, как бегал от меня, девчонки, военком.

- Ну, пожалуйста, ну возьмите меня! Я метко стреляю, ныряю, я могу бежать далеко и долго... У меня жизненная ёмкость лёгких больше семи литров! Ни один спирометр[1] уже вышел из строя моими стараниями! - надвигалась я на него из-за угла, подстерегая в начале рабочего дня.

- Девочка, иди домой! - просил военный, откровенно смущаясь моего напора.

- Но мне так хочется помочь! - умоляла и возмущалась я одновременно, а военком мягко, по-отечески, втолковывал:

- Девушки должны играть в куклы, читать Тургенева, влюбляться, рожать детей, а не стрелять.

- Это нечестно! Я сильная! Я умею! Давайте, докажу!

- Да не надо мне, я всё вижу, понимаю, верю, но не стоит, - с вежливой досадой, как от последней на земле пчелы отмахивался военком. Такую и прибить жалко, и жужжание у лица терпеть боле недосуг. - Поймите вы, милая девушка, что все ваши достоинства могут быть сведены на нет одной единственной пулей, случайным осколком... как бы вы ни были осторожны и подготовлены. И что же тогда, вся ваша жизнь насмарку?!

- А мальчишки, а парни? А их жизней вам не жаль? - изумлялась я.

- Жаль. - вздыхал военком, - Но они рождены мужчинами, защитниками, доля у них такая, судьба, понимаете вы?!

- Так вот я и хочу разделить с ними их судьбу!!! - кричала я.

- Занимайтесь своей собственной, пожалуйста... - вздыхал на это всякий раз военком и скрывался за дверью комиссариата.

Воины молчат о своих подвигах, но зато с первого взгляда узнают СВОих...

Они предпочитают вспоминать тех, кто ждёт их дома, о трогательных пустяках, напоминающих довоенную, мирную жизнь и неких моментах, случаях здесь, в окопах. Никто не заставляет их молчать, кроме любви к жизни, цену которой они знают не понаслышке. Они - наши, СВОи, родные...