К стиху "Рассказ мальчика":
Я родился в Крыму в январе 1935-го. Великая Отечественная война вбила в детскую память два "гвоздя". Главных, крепежных, связавших все остальное. Первый – доброта взрослых к детям. Голод, всеобщая безотцовщина. И вот такое: станция Тюра-Там, я снят с товарняка. Милиционер ведет меня за ухо (рубашки нет) в линейный отдел, а там в первую очередь наливает чай и дает два бублика...
Помнится. И женщины за прилавками восточных базаров. И друзья-мальчишки мирного Ташкента - это отдельная тема для рассказа. 1 июня – День защиты детей. Не красная дата, но отмечу.
Второй "гвоздь" в памяти – и не вздумайте вытаскивать – 9 мая и весь май 45-го. Первые поезда в цветах и зеленых ветках. Вся вокзальная площадь плачет от радости, и мы, мальчишки храбрые, тоже плачем. А по второму пути стучат без остановок встречные эшелоны воинские – на восток, на войну с Японией. К счастью – на недолгую войну.
Парад Победы в июне 45-го – это всеобщее торжество, это для нас кадры киножурналов "Новости дня": фашистские пленные, фашистские знамена к Кремлю… Мы в кинозале кричали "Ура!", и взрослые не шикали, а радостно подхватывали. Но в памяти все то же: встречаем победителей, и один фронтовик берет на руки мою семилетнюю сестренку. А я шагаю рядом, я называю его "дяденька" и в мыслях добавляю "родненький.
О стихе. Он долго был в голове, годы. А написался за одну ночь. И не правился он – добавилось 3 четверостишья. Было это легко, но одно лишь трудное. Сделать рассказ не взрослого, а именно мальчика, без "взрослых" слов, деепричастий…
Я - член Союза писателей России, в основном прозаик, но в компьютере еще один сборник стихов. Житейских, афганских, сегодняшних. Ждет издания он, вернее, моих накоплений на издание. И в компьютере книга "Пятьсот веселый" - о трудном и всё же веселом и интересном детстве. В ней и о Ташкенте. Очень хочется подарить ее детским библиотекам Самары, чтобы не только мы на уроки мужества шли в школы, но и они, сегодняшние дети, протянули нам руки дружбы, понимания. Ладошки в наши ладони.
Валерий Штепо, член комитета Самарского регионального отделения ОООВ "Российский Союз ветеранов"
* * *
РАССКАЗ МАЛЬЧИКА
С вечной благодарностью ташкентской семье Крыловых
1
Память о детстве, как пороха горстка -
вспыхнет и тут же гаснет.
Кошка Матильда…блузка - матроска…
ранец для первого класса…
Вот мы втроем катаемся в лодке.
Я песню ору краснофлотскую.
Отец в гимнастерке и синей пилотке,
а мама смеется, смеется…
Потом - полустанок железнодорожный.
Ждем поезда на полустанке.
Вдруг крикнули: "Танки! Спасайся, кто может!"
и властное чье-то: "Без паники!
В машину садятся только лишь дети!"
Разрезав толпу пополам,
хлестнул пулеметчик свинцовой плетью,
мама упала. "Мам…"
И тут меня разорвало снарядом.
Я маму упавшую звал.
А танк надвигается, он уже рядом.
Выстрелил и разорвал.
2
Я жить снова начал, когда шел снег.
Немцы "цурюк" уже драпали.
Хожу по госпиталю и во всех
всматриваюсь: не папа ли?
Запах карболки, перловки, овсянки,
курилка в табачном дыму.
Уж как меня сшили потом, после танка,
хоть снова умри, не пойму.
Мои сандалеты, штаны и футболка,
и лишь на ноге царапины,
и все, как тем летом, вот вспомнить бы только
имя свое и папино.
3
Потом я - в детдоме, и нянька у младших
мне утром сказала так:
"Чего же ты, парень, как ночь, так рыбачишь?"
И кличка пристала - Рыбак.
"Кто ты?" - Не помню. "Откуда?" - Не знаю.
А тут еще мокрое лихо.
А тут еще снится тот танк, и со сна я
утром бегу к поварихе:
- Тетя Дуся, как жить мне теперь
в этом вашем детдоме?
Я вот не помню, а дети не верят.
Не помню. Не помню!! Не помню!!!
- Это, сынок, у тебя от контузии,
память отшибло ею.
Нянька сказала-то как? Окон-фу-зился?
Выговорить не сумею.
Вот ужо завтра задам этой Томе!
На-ка блинка с уголька.
…Этой же ночью ушел из детдома
к паровозным гудкам.
4
Мне машут, машут дали семафорами.
И новые слова: "дувал", "саман",
и новые друзья. Все те, с которыми
нет на вокзалах рядом пап и мам.
И на вопрос: "А кто твои родители?"
Я отвечал, прищурив глаз и сморщив нос:
- Родителей не помню я, но, видите ль,
мне кажется, отец мой - паровоз,
а мать моя – железная дорога,
я под ее надзором жил и рос.
Родился я под стук колес,
и, коль беру, так ведь немного.
Как, тетеньки, Аллах велит вам?
"Не жадничай, дающего рука".
И тут ногами я творю молитву
под трели милицейского свистка.
Я - нехороший? Что же здесь хорошего,
коль детство перекошено войной.
Я рад, наевшись прошенно-неспрошенным.
А голоден? Война тому виной.
5
И снова машут дали семафорами.
Привыкли мы к словам "дувал", "саман".
И нравятся друзья - все те, с которыми
нет на вокзалах рядом пап и мам.
Помчались кишлаки на смену селам,
блеснула лентой Сыр-Дарья - река.
Где пассажирским, где "пятьсот веселым",
а то и в тамбуре товарняка -
к Ташкенту! Перегон за перегонами,
все ближе он, Ташкент. Держись, братва!
От голода и грохота вагонного
распухла и кружилась голова.
Но кажутся мне те слова целебными,
когда в тоскливый для тебя момент,
вдруг, скажет кто-нибудь:
- Ташкент, он город хлебный.
- И виноградный, - скажут про Ташкент.
- Здесь всё из глины, а Ташкент - он каменный.
- Воды там - можно пить, а можно лить!
А самый маленький сказал:
- Ташкент - он маминый.
Но кто-то цыкнул: "Перестань скулить!"
Чуть поезд встал - мы в кучку и хохочем,
и вяжем детской сказки кружева.
Закон мальчиший: ври про всё, что хочешь,
но только не о том, что мать жива…
6
И - в путь! Мы Кзыл-Орде помашем шляпой.
Эй, кочегар! У топки не ленись!
Не сцапала меня кошачьей лапой
дозорная у дальних гор Арысь*.
Гремят на стрелках эшелоны встречные.
Бойцы в теплушках. Смех хмельной, шальной…
А на обгон идут те, что помечены
крестами красными и тяжкой тишиной.
Ну, где же ты, Ташкент? Уж и не верится
в твой виноград, лепешки - калачи.
И непривычно ковш Большой Медведицы
над нами опрокинулся в ночи.
И вот однажды утром ранним-ранним,
когда конца, казалось, ночи нет,
сказал мальчишка, тот, в берете мамином:
- Ребята! Это, кажется, Ташкент!
7
Какой он? Он большой, седой и добрый,
впитал покой долин, величье гор.
Торжественный, как песнь корная с дойрой,
задорный, как река его Анхор.
А улицы - в ветрах восточно-пряных
и сотканы из солнечных лучей…
Я - твой, Ташкент! И даже как-то странно,
что лишь вчера я был еще ничей.
8
Ташкентцы! "Двойка" вам по географии!
Ну, где он, ваш завод фруктовых вод?
Где яблоки дают? У типографии?!
Да в ней уж год, как авиазавод!
Водитель гаркнул: "Чайхана - столовая!"
А в ней давно вытачивают мины…
Звенят заводы - "ящики почтовые",
и день, и ночь не разгибают спины.
И лишь на вывесках лет довоенных, давних:
"Шашлычная", "Самса", "Ситро", "Лагман".
Здесь даже рынок назван "Госпитальный",
где мелом по "Самсе" - "Война - яман".*
Вновь уступаю я дорогу раненым.
Бредут в нашивках желто-красных лент.
Ташкент - Ташкент! И вовсе ты не каменный,
ты раненый, ты раненый, Ташкент...
9
Перекупался? Или съел микробов?
Хоть перестала бы греметь река…
То жарко мне, то так трясет в ознобе,
аж зубы отбивают трепака.
А память снова - словно льдинка в трещинах.
Вот полустанок… Нет, это река…
Кто эта женщина?.. Провал… Вновь эта женщина.
Несет меня куда-то на руках…
И снова я отброшен к полустанку,
мне жить осталось лишь какой-то миг -
всё ближе танк, всё ближе! Лязгом танка
раздавленный застрял во мне мой крик.
Танк целится в меня. Все ниже пушка.
Все ближе он паучится крестом…
Очнувшись, вжался я лицом в подушку,
еще не веря, что все это - сон.
Спокойный свет луны в оконной раме.
Та женщина. Не спит, сидит у ног.
И страх ушел. Шепчу тихонько: "Мама"
И слышу тихое: "Поспи, бала, сынок".
О Ташкенте 1944-го
Валерий Штепо