Если вы спросите меня, какой самый сильный из соблазнов, я отвечу - искушение добром. Можно довольно долго проверять силу и глубину доброты, прежде чем она обратится во зло или лопнет, как радужный мыльный пузырь от излишне сильного дуновения надежды.

Кузнечики хлестали по обнажённым рукам, пролетая с сухим свистом мимо виска, и казались стрелами, выпущенными в мою сторону малыми некой армией, засевшей в окопах муравейника и мышиной норы. Они были весьма меткими, эти безвестные стрелки, и я, если бы только был в состоянии, закрылся бы от них руками. Но я не мог, ибо держал голову соседского щенка двумя руками, крепко-накрепко соединяя разрубленные части. Не уверен, отчего больше, -  из-за страха или боли я рыдал над этим щенком, пока обессиленный не заснул, прямо там, в траве, так и не разняв рук.

Разбудила меня не сумеречная прохлада, не скрип глухих ставен темноты, а тихий плач щенка. То ли рана оказалась не слишком глубока, то ли я вымолил у бабушкиного бога жизнь для этого малыша, но он, жарко дыша, таял прозрачными слезами мне на лицо, а я ничего не мог поделать с этим. Вытекающая из раны кровь запеклась, намертво приклеив мои ладони к его голове, не оставалось ничего другого, как поспешить к бабушке. Она уж точно знает, как поступить.

Кое-как поднявшись, я пошёл домой, нащупывая каждую кочку ногами, дабы не рухнуть наземь, наверняка убив при этом щенка.

Едва мы вошли, бабушка, не говоря ни слова, выдвинула из-под стола скамейку, утвердила на ней бельевое корыто и, ловко управляясь ухватом, наполнила его водой из чугунка, который всегда держала к моему приходу тёплым. 

Бабушка отмыла щенка от моих рук, и заворачивая в чистое полотенце, спросила:

- За что он его?

- Погнался за несушкой... - Ответил я.

- Эх... Нет бы, загородку поставить! Проще так вот, животину сгубить.- Скрипнула зубами бабушка, и я испугался:

- Он... он не выживет, да?

- Ежели утром проснётся, будет живой. - Честно ответила бабушка, и переложила мне на руки укутанного, ровно дитя, щенка. - Ты не поспи-ка нынче, походи с ним по горнице. Коли будет закатываться, говори с ним, не отпускай. Не забоишься? - Добавила бабушка.

Я замотал головой и, чтобы показать свою решимость, принялся вышагивать, переходя с одной половицы на другую.

- Ну и добре. - Улыбнулась бабушка. - С Богом.

Мой пёс выжил. Вместе мы окончили восьмилетку, он провожал меня по лесу до школы и ждал в сторожке, пока прозвенит звонок с уроков. Он сидел у меня в ногах, пока я управлялся с трактором на поле. Он бежал, сколь хватило сил, и за полуторкой военного комиссариата, в кузове которой нас с соседом везли к железнодорожной станции.

Сильно постаревший за пять военных лет, я был единственным мужчиной, вернувшимся в село, а мой пёс был первым, кого я встретил у околицы. Он уткнулся мне в колени, закрыл глаза и стоял, покуда держали ноги. Вымолив мою жизнь у своего собачьего бога, он умер на следующий день у меня на руках.

Искушённый некогда пережитым чудом, я надеялся на то, что оно повторится, и снова, как много лет назад, принялся ходить вдоль половиц, бережно прижимая к своей груди давно бездыханного пса, а бабушка, глядя на нас, плакала тихонько, сидя под образами.

Если вы спросите меня, какой самый сильный из соблазнов, я отвечу - искушение добром. А любое добро - это ведь тоже чудо, разве не так?