Вашему вниманию представляются рассказы писательницы, автора 21 книги и соавтора 70 совместных сборников, члена творческого объединения "Отчизна" Российского Союза ветеранов Иоланты Сержантовой о детских послевоенных воспоминаниях:

* * *

Расчёт

Это было, ни много ни мало, ровно через тридцать лет после окончания Великой Отечественной войны. Чтобы понять, насколько невелик этот срок, достаточно вспомнить о чём-то значительном, произошедшем в жизни. Будет довольно оценить собственное недавнее появление на свет, чтобы приблизиться к пониманию скоротечности времени и краткости величия человеческого бытия.

В пору нашего взросления существовала традиция - напоминать, сколько людей не вернулось домой с войны. Оставшиеся в живых не предъявляли нам счёт, но искренне, глубоко и безыскусно радовались за нас, находящихся в счастливом неведении, что такое война. Единственная малость, о которой просили они, - сохранения памяти о погибших, скромного, на века, уголка в душе, отведённого именно для тех, кто возложил на алтарь Победы свою жизнь и любовь к ней.

Вольно или невольно, но мы задумывались о войне, пытались вообразить, - что бы делали, случись такое теперь, с нами, смогли бы совершить подвиг, или, хотя бы, проснувшись в окопе, по пояс в воде, не запросились бы малодушно к маме под юбку. И это несмотря на то, что почти в каждой семье, бок о бок с нами, жили фронтовики, и мы запросто называли их по имени, либо просто: "дед", "отец", "бабуля" или "мама". Но они-то были родными, близкими, не похожими на героев. В нашем представлении, настоящий герой - широкий в плечах богатырь, он не ест, не пьёт, а только бьётся с неприятелем, расшвыривая его ряды налево и направо, а если попадает в плен, то, когда его ведут на расстрел, он смеётся и плюёт врагам в лицо.

Вот про это про всё мы и рассказали учителю на переменке, когда украшали классную комнату к празднику. Будучи довольно молодым человеком, он выслушал нас с величайшим вниманием, и, как оказалось позже, неспроста.

Через несколько дней, восьмого мая 1975 года к нам в класс вошёл солдатик образца 1945 года. Невысокий, худой, в выгоревшей пилотке и гимнастёрке, с одним-единственным орденом на груди. Он был таким стеснительным, и невзрачным, словно из массовки кинокартины про войну. Ребята сразу обступили его, чтобы попросить разрешения потрогать орден. Солдатик покраснел, засмущался, снял пилотку, утёр ею со лба пот, и дозволил, конечно, - трогайте, мол, да не оторвите. И потянулись десятки мальчишеских рук, гладить запёкшуюся кровью эмаль награды... И у всех на устах один только вопрос - за что, за какой подвиг удостоили солдата. А тот засмущался пуще прежнего, отвёл острое плечо чуть назад, головой повернул немного кверху, и, пальцем к потолку, вроде бы как пальнул.

- Да, самолёт я сбил из винтовки. Случайно... - Произнёс солдатик и виновато улыбнулся.

Ребята всполошились сразу, что да как, да так не бывает, а солдатик на учителя глянул и достал из нагрудного кармана карточку какую-то, как после оказалось - документ к ордену, с приказом, где всё и описано, - кем, в каком населённом пункте, да из какого оружия был сбит самолёт.

Оказалось, что это отец нашего учителя. Мы так хорошо поговорили в тот день. Невзрачный с виду солдатик, понятно и просто рассказывал нам о том, как боролись они с усталостью, голодом и страхом, как хоронили товарищей, как удалось не только выжить, но победить в страшной, окончившейся совсем недавно, войне.

После той встречи мы почти перестали волноваться, справимся ли мы сами, в случае чего. Ну - если только совсем немного...

И поняли, что люди не рождаются воинами. Они появляются на свет для того, чтобы сохранить мир и сделать чуточку лучше, но, если приходит такая нужда, - защитить его, то они... Они не забывают о себе, вовсе нет! Но на передовую души делает шаг вперёд такое звонкое беззаветное чувство, как любовь к Родине, в которой живут родные по крови и по духу люди. И их надо защищать, всех до единого, как свою семью.

 Ну, а какие счёты могут быть между близкими людьми?..

* * *

Холостой

Вода в шестьсот раз плотнее воздуха, поэтому всё, что происходит с тобой под её зеркальным потолком, ощущается иначе, чем на поверхности. Звуки скорее достигают разума, ощущения притупляются, боль чувствуется меньше. Можно смотреть, как из раны вытекает кровь, и не сразу испугаться.

Ближе к середине дистанции я сперва услышала, как рвутся связки на ноге, а лишь потом почувствовала боль. Но... Прижав загубник зубами, едва не перекусив его, изменила движение тела, и дошла до финиша, как раненый дельфин.

Врач попался хороший, верно оценил обломанный в борьбе с болью в ноге зуб, быстро выудил из саквояжа ампулу хлорэтила, заморозил голеностоп и бодро сообщил:

- Ну вот, ваши соревнования, я так думаю, на этом закончились. Будете сидеть на трибуне, болеть за свою команду, а как приедете домой, - хирурги вам помогут. Ну, и, я так думаю,  месяцев через шесть, при хорошем развитии событий, сможете приступить к тренировкам. Конечно, постепенно, не сразу...

- Доктор... - Перебила его я. - У нас завтра эстафета. В ней участвуют четыре спортсмена, я - четвёртая, и мне никак нельзя подводить команду.

- О, что вы! Об этом не может быть и речи!... - Начал было свою тираду врач, но я прервала его:

- Дайте-ка мне вот эту штуку, если можно.

- Ампулу?

- Да-да. Я завтра отдам.

- Да берите, пожалуйста, не надо ничего возвращать! У меня ещё есть. Знаете, как пользоваться?

- Конечно, не в первый раз.

Под удивлённым взором доктора, туго крест-накрест бинтую ногу, поднимаюсь и потихоньку-полегоньку выхожу. Сперва до гостиницы, потом до кровати. Приподнимаю ногу на подушках и, пока не проснулась боль, спешу заснуть сама.

Ранним утром следующего дня, заново перебинтовав ногу, всё так же осторожно хромая, выхожу на пробежку. Старты начнутся после обеда, и мне обязательно надо быть готовой к этому времени. Ноге явно недостаёт разорванных связок, и надо как-то уравновесить причинённый себе самой, от излишнего усердия, ущерб.

Невысоко приподнимая над землёй ноги, я бегу кросс. Ступня, лишённая привычной связи с голенью, пытается завернуться вовнутрь, и её приходится наставлять на истинный путь, прямо на лету подбивая здоровой ногой. Со стороны это похоже на дикий танец, но без зрителей и партнёров. Нога пытается протестовать, ей хочется прохлады и покоя, но я уговариваю, заставляю её, скрипя оставшимися зубами. Пот мешается с непрошеными слезами, но это только ещё больше раззадоривает.

От дверей гостиницы мирного Волгограда до подножия пропитанной кровью сто второй высоты Сталинграда, всего семь километров. И мне, чтобы не было стыдно перед тридцатью пятью тысячами погибших солдат, надо пробежать их. Я решила именно так. Конечно, если бы всё это произошло в любом другом городе СССР, я тоже не стала бы ныть и валяться в кровати, но на глазах города, в Зале славы которого рука сжимает факел памяти прямо из недр непокорённой земли... Кем надо быть, чтобы позволить себе раскиснуть?!

К тому моменту, когда я подбежала к первой из двухсот ступеней мемориала, по количеству дней Сталинградской битвы, нога устала сопротивляться. Она тупо и ровно билась о землю, по большей части состоящей не из кремния, а из осколков и пуль, пробивших навылет тысячи живых тел. Нога перестала ловчить, ни одна из ступеней не была пропущена, но, пока я добиралась наверх, со всех сторон явственно слышался свист пуль, и было очевидно, что, прояви я малодушие, остановись хотя на миг, - любая из них сразит наповал.

Добежав до подножия Родины-матери, я подняла голову вверх, и увидела одобрение в её глазах. У каждого свой способ поминовения павших.

Перед эстафетой врач нашёл меня и попросил снять бинты. Потрогав ком сбившихся на сторону связок, покачал головой:

- Непостижимо...

- Ну, как есть, - Ответила я, покрепче сжала загубник зубами, и сразу после выстрела прыгнула в воду...

На этот раз это был холостой

* * *

Владимир Иванов

Фамилия Иванов

стоит на первом месте

в списке 100 самых распространённых ...[1]

Мелкий снег пеплом сыплется на землю. У срока, что сжигает жизни, нет времени, чтобы прибрать за собой.

Собравшись вокруг перевёрнутого кверху ножками табурета, обвязанного алыми ленточка, внутри которого жужжит вентилятор, мы поём про то, как тесно огню в печи, и про поленья, что плачут от того смолой. Слабый ветерок играет тряпочками, и выходит, будто бы мы греемся подле буржуйки или у костра. Как не пытались мы уговорить завхоза поджечь несколько деревяшек в тазу, он не позволил. Сказал, что из-за одного вечера было бы глупо спалить целую школу.

Мы - школьники. В гимнастёрках, примятых у талии широким солдатским ремнём и пилотках, со сцены актового зала выступаем для одноклассников, учителей и особого гостя, артиста Владимира Иванова, который играл роль Олега Кошевого в фильме "Молодая гвардия" по роману Александра Фадеева.

Совсем недавно, на уроке литературы мы буквально по строчкам разбирали это произведение. Описанные в нём герои были такими же, как и мы, - совсем ещё детьми. Со свойственной юности бесстрашием, они, как умели, боролись с фашистскими захватчиками, но убиты были, как взрослые.

Мы много спорили о жестокости, предательстве, даже бессмысленности гибели молодогвардейцев, и вот теперь, перед нами оказался человек, который сумеет ответить нам на все вопросы, - зачем, почему и как. Но... разве он мог?!

Владимир Николаевич не выглядел намного старше своих пятидесяти. Непослушная чёлка зачёсом назад, по фасону сороковых годов, упрямые широкие скулы, решительный взгляд. Но тем не менее, в его облике явственно проглядывали черты погибшего героя, мальчишки с дерзкими, ясными глазами и отчаянной душой. 

Артист Иванов много говорил об Олеге Кошевом, но почти ничего не рассказывал про себя. Вспоминал о том, как знакомился с друзьями и близкими молодогвардейцев, колол дрова во дворе его дома, и не мог заставить себя есть из-за того, насколько глубоко переживал трагедию юных подпольщиков.

О судьбе своих ровесников, членов "Молодой гвардии", Владимир Николаевич узнал в 1943-м году, на фронте, куда, конечно же, он вызвался идти сам, добровольцем, и, точно так же, как многие, в комиссариате приписал себе к возрасту один лишний год. Служил во фронтовой разведке Ленинградского и 2-го Прибалтийского.

- Трижды ранен, награждён. - Коротко отрапортовал Владимир Николаевич.

- Где? За что? - Загомонили ребята, но наш гость мягко дал понять, что пришёл говорить не о себе, но о мальчишках и девчонках, растерзанных врагами. И его миссия, пока жив, напоминать людям об этом.

Когда Владимир Николаевич узнал, что на каникулах мы собираемся в Краснодон, то загрустил, и заговорил о том, что во многих больших и малых городах, хуторах и посёлках стоят памятники таким же юным героям, которые не смогли прятаться за спинами взрослых... И, хотя больше всего знают про Краснодонцев, помнить надо обо всех.

После этой встречи, на двери актового зала завхоз навесил замок. Через расширенную первоклашками щель были видны сложенные горками дощечки паркета, а в учительской поговаривали, что вскоре там будут делать ремонт. Вероятно, так оно и было, но... После Владимира Иванова, который смотрел на нас глазами Олега Кошевого, больше никого не хотелось бы видеть на той сцене.

Многое стирается из памяти: лица, имена, названия улиц, но по сию могу точно указать, куда Владимир Николаевич переставил поданный стул: шаг влево от центра сцены и два шага от рампы. Место слева от себя он оставил для тех, о ком с такой любовью и болью говорил, а, выдвинувшись вперёд, он как бы загораживал их собой, и был так близко от края, за которым...

Кому - что, кому - забвение, позор, а кому и вечная слава.