"Лермонтов и мы". Рассказ Иоланты Сержантовой
"...Мальчишки, рождённые накануне Великой Отечественной войны, любили щеголять друг перед другом намерением "ни за что не пережить Лермонтова"..."
"...Мальчишки, рождённые накануне Великой Отечественной войны, любили щеголять друг перед другом намерением "ни за что не пережить Лермонтова"..."
"...Мальчишка не любил врать, но руки вновь предательски дрожали, и дабы скрыть это от сестры, он сунул их в карманы. Парнишке было уже шесть, и по меркам военного времени он уже не считался маленьким. Год назад, когда ему едва исполнилось пять лет, он был контужен, после чего стали сильно дрожать руки. Мальчишка стеснялся этого, а потому немного сторонился людей и охотно вызывался пасти козу, дабы побродить с нею в тихом месте - промежду надгробий местного кладбища. Козе было всё равно, где объедать траву, а парнишка занимался тем, что разбирал надписи на плитах, ощупывая затёртые буквы широкой ладошкой..."
"Мы сотканы из детских обид и не свершившихся в нашу пользу посулов. Мы, взрослые... Хотя, о каком взрослении речь, коли, не наигравшись в ту, ничем не смущённую пору, ищем схожей безмятежности тем чаще, чем дальше от нас сие, промелькнувшее будто в беспамятстве время, про которое, ежели начистоту, мы мало что помним. Но было оно, было..."
"...Приглядевшись получше, я понял, что это ржавчина. Повсюду, едва присыпанные песком, лежали простреленные котелки касок, пулемётные ленты, затворы винтовок, неразошедшиеся по швам, стёганные "рубашки2 лимонок и гильзы... гильзы... отстрелянные гильзы, набитые не порохом, но песком..."
"Сопереживание - это труд. Врастая душой в испытанное на войне родителями, дедами, детьми и сверстниками, становишься старше, прибавляется седины, заодно с решимостью не оказаться в стороне. Если этого нет - ты как бы выходишь на обочину истории своей Родины, стоишь и смотришь, как другие, - там, впереди истекают кровью, а ты просто позволяешь защищать себя. И нет способа объяснить, что ты не стоишь того пока. Покуда не дозреешь до сострадания..."
"В обагрённых кровью рассвета доспехах, под барабанную дробь дятла, ястреб облетал дозором округу. С тёплой тени гнезда, с первого скола яичной скорлупы, с начального пёрышка, что щекотно не в свой черёд пробилось сквозь тонкую кожу, ястреб был готов сложить голову во благо своего края, сомкнуть крылья, да камнем разбиться о родную землю. Мать с отцом строго следили за всеми птенцами, но этот выдавался в ряду прочих, едва прозрел..."
"...Каждый раз мальчишке представлялся именно толстый, неровный кусок сыра, отломанный от головки, в который можно вгрызаться, как в яблоко, тогда как хлеб в его мечтах, неизменно тёплый ситчик, был почти прозрачным и таял во рту на манер бисквита..."
"...Бухта, которую облюбовали местные мальчишки, с высоты парения чайки, была похожа на широкую чашу с пологими краями и отбитым краем, что глядел на простор открытого моря, в ту сторону, куда уходили грёзы, рыба перед штормом и лоснящиеся при свете луны и солнца дельфины. Солёную корочку он съедал сам, глядя на то, как рассвет плавит воду, а вкусным мякишем делился с рыбами. Но он не просто бросал хлеб в море, а заходил в воду по пояс и кормил их с рук. Если не было шторма, то рыбы обыкновенно поджидали его на мелководье, мелко и опасливо поглядывая на чаек, хищно щурившихся в их сторону..."
"Могила Неизвестного солдата в Александровском саду. У подножия Кремлёвской стены - поляна скользкого мрамора, в котором отражается небо. И там, на самом виду, звезда, истекающая кровью огня, жар которого, как последнее дыхание тех, кто, сделав шаг вперёд, заслонил собой родных и вовсе незнакомых им людей..."
"...Планы поменялись, лишь только мы вошли в избу. Старик, неумолимо угасая, лежал, уставившись молча в угол, где огромный паук, не стесняясь никого, от скуки плёл гамаки. Словно у рыбака во время ледохода, у него чесались руки, так что, охочий до дела, паук занимал себя, а заодно и деда. На следующее утро после нашего приезда, старик приободрился, и даже выскоблил себе щёки опасной бритвой Zolingen без рукоятки, некогда позаброшенной за ненадобностью на единственный в избе шкаф..."